Лечение в госпиталях
После первого ранения Иванов был на излечении в 3-х госпиталях: в городе Овруч Житомирской области — армейском, в городе Артёмовске — тыловом и в городе Мариуполе — госпитале выздоравливающих.
В Овруче он очень боялся заражения крови из-за полутора десятков грязных осколков в теле. В Артёмовске уже через две недели встал на костыли. Выздоровление шло быстро, наверно, из-за необыкновенной красоты и ласкового обращения с ранеными лечащего доктора, которой было всего 23 года.
Сергей Иванович с удовольствием описывает эту девушку:
У неё была статная фигура, красивое лицо обрамляла копна густых золотисто-каштановых волос. Таких волос я в своей жизни никогда больше не видел: ни у знаменитых актрис, ни у первых в мире красавиц. Когда она приседала на краешек койки, чтобы осмотреть больного и коротко с ним побеседовать, у каждого замирало сердце.
Нас почему-то всегда называли не ранеными, а больными.
Мне лично, да, думаю, и другим раненым такое обращение не нравилось.
Через месяц я встал на ноги, хорошо себя чувствовал, готовился через неделю-вторую к выписке. Но через несколько дней врачи госпиталя собирались решать вопрос об извлечении осколка из коленной чашечки правой ноги.
После 5-го или 6-го консилиума на мою койку присело милое, очаровательное создание и объяснило мне, что если удалят этот злополучный осколок, то нарушат коленную жидкость, нога перестанет сгибаться и навсегда останется прямой, как палка. Тогда мне дадут инвалидность, и я на всю жизнь останусь невоеннообязанным.
Я ответил, что такой вариант меня не устраивает, и попросил выписать через неделю. Доктор сказала, что со временем боль от осколка в коленке пройдёт, а потому меня отправляют в госпиталь выздоравливающих, где и решат,куда меня направлять: на фронт или на пенсию. Так оно и вышло: боль через 10 лет действительно прошла. За 70 последующих лет жизни осколок только дважды напоминал о себе, да и то всего на несколько минут.
Комбриг Горбатов
Так я оказался в Мариуполе. Пройдя с третьего раза медицинскую комиссию, был направлен в маршевую роту, которая отправлялась на фронт. С этой ротой я попал командиром отделения в 226-ю стрелковую дивизию, которая позже стала 95-й, Полтавской. До мая 1942 года ею командовал тогда ещё комбриг А. В. Горбатов, отбывший срок в колонии по оговору, освобождённый и в прежнем звании принявший дивизию.
Офицер царской армии, имеющий правительственные награды за гражданскую войну, он прекрасно командовал дивизией.
Потом пошёл на повышение, командовал корпусом, был командующим нескольких армий во время Великой Отечественной войны. После войны довольно длительное время генерал армии А. В. Горбатов был главнокомандующим всеми сухопутными войсками Советской Армии. Он для меня, будущего командира, офицера, был образцом воина и примером в боевой службе.
То, что я остался жив – настоящее чудо
Прибыв на фронт под Днепропетровск в начале сентября 41‑го года, мы недели две провели в пассивной обороне, а затем по железной дороге были переброшены под Полтаву, где немцы готовили новое наступление.
Именно под Полтавой я явственно ощутил близость неизбежной смерти. Это было самое сильное испытание страхом за всё время моего пребывания на фронте. То, что я остался жив, — настоящее чудо.
После выгрузки из эшелона нас разместили в обороне вдоль лесозащитной полосы. Мы лёжа наскоро окопались. Было тихо. Перед нами — огромное кукурузное поле,дальше 5 метров мы ничего не видели.
Мы не знали, что противник начал мощное наступление вдоль асфальтового шоссе Кременчуг—Полтава, пока на наши позиции не обрушился сильнейший шквал артиллерийского огня. Недалеко был слышен гул немецких танков.
Положение было безнадёжным. Части, стоявшие левее нас, выскочив из окопов, в панике убегали. Нашему отделению ничего не оставалось, как последовать примеру соседей. Мы перемахнули через шоссе, пока немцы не успели нас обстрелять, и оказались на краю неглубокого и неширокого оврага.
Увеличиваясь в размерах, он уходил вдали в глубокую лощину. Мне казалось, что по этому оврагу мы всегда сможем безопасно отступить. Но это было только в нашем воображении, так как мы ничего не видели из-за кукурузы. На нашем пути оказались брошенные окопы. Мы разместились в них, изготовившись к обороне. Перед нами вплотную опять была кукуруза. Правее нас, метрах в 30‑и, в таких же случайно подвернувшихся окопах, разместилось другое отделение.
Вдруг мы увидели, что к нашим затаившимся соседям из кукурузы вышли немцы. Ко мне спиной стояло 3 немца. Я решил убить среднего. Мои подчинённые просили меня не стрелять, чтобы нас не обнаружили. Но я считал, что живыми нам из этой ловушки всё равно не уйти. Нас ожидало одно из двух: смерть или плен.
Я выстрелил наверняка, целил между лопаток. Фашист упал как подкошенный. Другие залегли и, видимо, растерялись. Мы рванули наутёк, перемахнули через овраг, небольшой в этом месте, и проскочили через голый холм. Я увидел на шоссе 2 немецких танка, но их экипажи не обращали на нас внимания. Потеряли мы только одного бойца.
Противник нас уже не видел, но мои подчинённые продолжали лихо удирать, остановить их было некому — наши отступили далеко.
К упавшим никто не подходил
Я одиноко брёл к своим. Поднялся на плоскую вершину холма,посреди которой был скотный двор, огороженный плетнём. Кругом ни души. Посмотрел на запад и увидел: по отлогому, широкому, голому склону, спускающемуся в нашу сторону,в полный рост, шагом, движется, по моей прикидке, не менее 500 немцев. Что странно, они не пели и не стреляли. Такое я наблюдал впервые.
Забыв о только что пережитой смертельной опасности, я удобно пристроился в воротах плетня. Положил винтовку на упор, поставил прицел на 400 м и стал, тщательно прицеливаясь, вести огонь по наступающим. Попадал не каждый раз, но всё-таки попадал именно в тех, в которых стрелял. Падали. Для меня было удивительно, что к упавшим никто не подходил. В нашей армии такого не было.
Я испытывал настоящее наслаждение: спокойно стреляю по врагам, часто попадаю и могу ещё долго заниматься этим делом!
Раненый просил : «Пристрелите меня»
А далее случайность. Прилетела наша мина и разорвалась посередине огороженной площадки. Меня засыпало ветками и палками. Но ни одной царапины!
Недалеко от места взрыва раздался предсмертный крик.
Лежал наш боец, мне незнакомый, и громко просил пристрелить его.
Я с другой стороны двора увидел, как к раненому подбежали два бойца, тоже мне незнакомых. Он продолжал просить, чтобы его пристрелили. Никто из нас троих сделать этого не мог. Поэтому мы решили его перевязать. Он потерял уже много крови и продолжал просить: «Пристрелите меня». Собрали все перевязочные средства, которые были, даже полотенце и одну нательную рубашку.
Нам удалось остановить кровотечение. У одного из бойцов была плащпалатка. Завернув по её краям две винтовки, сделали носилки. Двое бойцов взяли носилки, я две винтовки, и мы медленно двинулись в сторону наших. Раненый всё так же просил: «Пристрелите меня».
Вынеся его со скотного двора, мы оказались в саду. Деревья — сливы, груши, яблони — стояли, густо усыпанные плодами, но нам было не до этого. Через 15–20 метров перед нами возник небольшой овражек метров 6–7 глубиной и около 10-и метров шириной. Мы спустились в него.
Раненый просил ещё настойчивей. Мы увидели — из под повязок торчат голые кости. Сняв с себя всё то, чем можно замотать раны, мы ещё раз обвязали его и двинулись вперёд. Устали, берег оврага всего 7 метров, но крутой.
Положили раненого на землю и решили оглядеться, куда двигаться дальше. Назад никто не смотрел.
В голове мелькнуло: «Всё конец»
И вдруг… рядом раздался многоголосый хохот. Немцы ржали, как жеребцы, и радостно кричали. Я понял только три слова: «Рус! Иван! Капут!»
Их было человек 10, автоматы на груди. Я мельком увидел за стоящими на краю оврага немцами два танка.
Перед нами был длиннющий скотный двор (саманный, побелённый), а перед двором выгульная площадка для скота, утрамбованная, ровная, как асфальт. Напрямую до левого угла было меньше 40 метров, до правого — метров 70.
Впервые за войну в голове мелькнуло: «Всё, конец». В плен сдаваться я не хотел, это заранее было принципиально решено! И я, бросив винтовки, рванул, как мог (осколок под коленом не позволял мне бегать быстро), по диагонали в сторону правого угла. Это было дальше, но зато немцы не могли стрелять по мне в упор. Кажется, они в меня и не стреляли. Примерно на середине пути между моим стартом и правым углом случился окоп-одиночка, в который я рухнул. Через несколько секунд на меня упал один из солдат, которые несли раненого. Он оказался сверху.
Мне не удавалось даже краешком глаза посмотреть, как ведут себя немцы. На какое-то время смерть отодвинулась, но не отступила совсем. Я предложил лежащему на мне: «Беги». Он ответил: «Боюсь». Я чуть-чуть даже обрадовался: если я побегу первым, то у первого сохраняется один из тысячи шанс на спасение. Я повторил своё предложение. Он опять отказался. Я попросил его поменяться местами в окопе. Намяв бока друг другу, мы это сделали. Теперь сверху уже был я и мог бежать первым.
Надежда на спасение чуточку увеличилась. Я сориентировался, чтобы не попасть к врагам. Быстро выскочил и помчался к левому углу двора. Здесь было ближе, но ближе и к автоматчикам.
Каждый миг ждал рокового выстрела, но его почему-то не было. Я с разбегу врезался грудью в плетень и кувырком перелетел на другую сторону. Раздалась первая автоматная очередь. Я лежал за плетнём на земле. Пули прошли выше.
Я пробрался во двор, в маленькие окошки понаблюдал за противником. Они уже не хохотали и не кричали.
Их стало меньше.
Увидел, что раненый лежит в прежнем положении, а около него с поднятыми вверх руками стоит второй из моих случайных товарищей. Я решил последить за окопом, в котором остался сосед по несчастью. Побежит или не побежит?
Вижу — на миг высунул голову, через минуту повторил это движение. Для меня стало ясно — побежит.
И действительно побежал. Добежал до угла двора, положил руки на плетень, и в этот момент его сразила вражеская очередь. Вечная память солдату, не сдался в плен, но для спасения не хватило нескольких секунд.
Под прикрытием двора я был в абсолютной безопасности, забыл о страхе во время двух коротких, но смертельных перебежек. Случилось обратное: раньше не было страха при смертельной опасности, но он приходил в сознание позднее, когда опасность уже миновала. В этом случае всё было наоборот. Очень было обидно, что я оказался без оружия. Если бы при мне была хотя бы винтовка с патронами, я уничтожил бы не менее десятка вражеских вояк.
А так … пришлось догонять своих. Через пару километров я вышел в расположение какой-то дивизии, но не своей. Свою 226-ю стрелковую дивизию я нашёл ночью в Полтаве. Разыскал бойцов своего отделения. Обзавёлся винтовкой.
Это был самый страшный случай во всей моей фронтовой жизни.
( продолжение следует)
Алла Булгакова , Валентина Тимофеева
