В Москве

Переезд в Москву занял целую неделю. Ехали через Куйбышев. От Куйбышева поезд шёл только ночью. На одной из станций впервые услышали воздушную тревогу и гул немецких самолётов. Бомбёжки не было. Самолёты, видимо, шли на Горький (сейчас Нижний Новгород).
Вот и Москва. Всюду заметны следы авианалётов. Окна в жилых домах разбиты и заделаны фанерой. По рекомендательному письму ночевали в квартире одного товарища.
Следующие три дня были посвящены скитаниям по разным управлениям. На четвёртый день целую группу направили в Главное Автобронетанковое Управление. Потом в Бронецентре, ведающем вопросами формирования танковых частей и соединений, каждый получил назначение: помощник командира батальона по хозяйственной части танковых войск.
Ночевали на полу в неприспособленном здании. Утром собрали весь офицерский состав, получивший назначения. Каждому сообщили новое офицерское звание. Звание было ниже, чем при выпуске из академии. Многие обиделись, а Исанин почему-то воспринял это понижение совершенно безразлично. Возможно, из-за слов начальника: „На фронте заслужите высокие звания и ордена».
Из записей Михаила Егоровича:
«В этот же день нас опять созвали, зачитали приказ наркома обороны товарища Сталина „Тактика маневрирования на широких просторах СССР”. Сообщили о сдаче Ростова. Приказали любой ценой остановить врага и, с учётом обстановки, на отдельных участках перейти в наступление. Создавались заградительные отряды, призванные бороться с предателями, дезертирами и трусами.

Горячую речь произнёс нарком обороны:„Сотни лет нас будут проклинать потомки, если мы не выдержим. Погибнет наша Родина, засмеют и выгонят нас как трусов наши жёны, невесты и сёстры”.

Расходились под впечатлением слов товарища Сталина. На душе было мрачно и тоскливо. Война ещё впереди, складывать оружие нельзя.

В военном лагере

В то время военный лагерь бронетанковых сил Красной Армии располагался в городе Костерево. Мы прибыли в 219‑ю танковую бригаду, которая ещё только формировалась. Поселили нас в сильно захламлённых летних домиках. Питались в лагерной столовой военторга. Через некоторое время из Тагила прибыли танки Т-34 с полным штатом. Не зная толком положения дел, я излишне нервничал и суетился. Когда приехал назначенный начпрод, я с удовольствием передал ему дела и был назначен помощником командира 2-го танкового батальона. Занимался обустройством личного состава, обмундированием, организовал собственную столовую. Крутился целыми сутками. Мне активно помогал Терентьич, москвич, экономист какого-то Бумтреста, хороший рассказчик, весельчак и балагур.
8 сентября из бригады был создан танковый полк и передан прибывшей в Костерево 10-й механизированной стрелковой бригаде. Передали и меня в должности помощника начхозснабжения. Помпохоза ещё не было.
Как-то удачно в течение 2-х дней я организовал полковую столовую, и дело потихоньку пошло. Через неделю прибыл помпохоз, старший техник лейтенант Воскобоев, который в последующие 4 года был моим хорошим другом. Обладая опытом лейтенантской работы, от старшины эскадрона до помощника командира полка, он умел без горячки выходить из самых трудных положений. Особых знаний в учёте он не имел, и я ему помогал в делах. Всё хозяйство вёл я, предоставив ему общение с командованием и начальником тыла бригады. Сразу же начались учения в полевой обстановке, и я с полмесяца работал в лесу в шалаше».

На одном из перегонов состав обстреляли

В один из прекрасных сентябрьских дней прямо с учения полк выехал в Костерево. Ночью в кромешной темноте погрузились в эшелон. Состав пошёл по направлению к Москве. Миновав её, проследовал дальше. Утром по названиям станций сообразили, что впереди город Калинин. Стали гадать, куда дальше: на Калининский фронт или на Ленинградский? У станции Бологое свернули на боковую железнодорожную ветку и сразу поняли, что эшелон идёт примерно в сторону Ржева. Ржев в то время был занят противником и по справедливости расценивался нашим командованием как немецкий трамплин для прыжка на Москву. После нескольких изменений маршрута стало ясно, что состав приближается примерно к городу Торопец и посёлку Старая Торопа. Тёмной осенней ночью на одном из перегонов состав обстреляли и пробомбили немецкие самолёты.
Из воспоминаний фронтовика:
«В одном из вагонов, рассчитанном на 40 человек или 8 лошадей, разместились кухни. Они занимали примерно две трети вагона, всё остальное — временные нары, на которых устроились мои хозяйственники. Поздним вечером одни спали, а другие, сидя на нарах, разговаривали. Поезд двигался медленно. Вдруг услышали крик: „Самолёт!”. Поезд сразу остановился. Снова крик дежурного по эшелону: „Самолет! Вот он заходит! Все из вагонов!”

Боже мой, что тут началось! Все бросились в поле, рассыпались по поляне, по лугу. Я отбежал подальше от насыпи и, услышав близкое гудение самолёта, упал на землю. В небе были ясно видны очертания самолёта, который настиг эшелон и обстрелял его трассирующими пулями. „Бах, бах!” — все бомбы легли сзади. Я бросился вперёд. Самолёт сделал ещё несколько заходов, поливая нас пулемётным огнём и бросая бомбы.

Лёжа в полукилометре, услышали, как застрочили наши пулемёты. Два бойца, сняв пулемёты с танков, установили их на сошки и ответили вражескому самолёту. Тот ушёл, видимо, израсходовав весь запас патронов и бомб.
Примерно через час мы собрались у эшелона. Терентьич стал храбриться и всех ругать — мол, сам-то он никуда не бегал. Паровоз был повреждён, тендер пробит, вся вода вытекла.
Теплушка, где помещались связисты, насквозь пробита осколками. Один солдат убит, четверо ранены. Столько вреда причинила первая бомба ,которая легла на склон насыпи недалеко от паровоза.
В поле после проверки нашли ещё одного солдата, которому пуля угодила прямо в горло. Но котелок с кашей он так и не бросил. Убитых похоронили ночью.
К утру подошёл ремонтный поезд и, подцепив наш состав вместе с паровозом, потащил его куда-то назад. Название станции я забыл. Помню только, что она была полностью разрушена и взорвана отступавшими немцами. Задержали нас на целый день.
От местных железнодорожников узнали, что налёты бывают каждую ночь. Стемнело. Только задремали — опять крик: „Воздух! Самолеты!” Сон мгновенно исчез. Я выскочил из вагона. Увидел в небе огни, услышал знакомый гул. Я не знал, что с огнями летают только наши самолёты. Нырнул под вагон, потом вместе с другими дал стрекача, стараясь удрать подальше. В бешеной скачке одной ногой с размаху влетел в глубокую яму с водой и, перевернувшись, шлёпнулся прямо в грязь. До сих пор удивляюсь, как не сломал ногу. Прижался к какому— то зданию, потом огляделся, увидел разбитую водокачку и рванул дальше. Самолёты улетели, и мы вернулись к вагонам.
Утром немного поспали — благо, железнодорожная линия в лесу. Выгрузились на какой-то разбитой станции.

Подготовка к боям

Под утро вся колонна пошла по лесной дороге. А дороги в лесу —хуже некуда. Большие участки завалены брёвнами.
Стянулись в лесу у одной деревни, километрах в 15–20 от линии фронта. Когда пошли дожди, выкопали землянки и кое-как устроились. Печки — в земляной стене, дров сколько угодно.
В канун праздника 7 ноября получили солдатские ремни, обмундирование и повеселели. Картофель, правда, был мороженый, крупы плохие, вместо мяса одни консервы. Днём часто летали немецкие самолёты, и тогда жизнь в нашем лесном лагере замирала.
7 ноября увидел в действии пикирующие бомбардировщики. Было их больше 20. Смотрим, вытянулись в одну линию. Бывалые солдаты сказали: „Ну, сейчас начнут бомбить”. Вижу, передний, как коршун, пошёл вниз, на ближайшую деревню, где расположились медсанбат и наша баня. За ним пошли остальные. К счастью, почти всех раненых мы успели вывезти. От бомбёжки пострадал только клуб.
Погибли две женщины, которые в то время делали уборку: мыли пол. Бомбили 3–4 самолёта, а пикировали все. Какая наглость!
Пробыв в лесу ещё недельку, ночью по морозцу двинулись куда-то дальше. Дошли до большой деревни, частью сгоревшей, частью разбитой. В деревне ни души. Даже собак не было. Остановились недалеко в лесу, опять вырыли землянки. Для хозчасти все вместе вырыли землянку человек на 20. Склады устроили в шалашах из еловых веток.
С 20 ноября началась подготовка к боям. Привезли водку. Я крепко выпил, поскандалил с Воскобоевым и чуть не застрелил его из автомата. Хотел дать из доставленных подарков 250 граммов водки начштаба полка, а Воскобоев не разрешил. Из-за этого и повздорили.
И вот уже танки приведены в боевую готовность. Пришли автоматчики бригады — танковый десант. Почему-то ребята были в шинелях и ботинках, а не в полушубках и валенках. В то время наши танкисты уже были экипированы по-зимнему.
В ночь перед наступлением нам выдали по 100 граммов водки и хорошо, досыта накормили. Мы с Воскобоевым двигались с колонной, а с нами — две кухни. Всю хозчасть оставили на месте. Бригада представляла собой красивое зрелище. Сотни бойцов в форме шли по лесной дороге. Казалось, что мы непобедимы и все сметём на пути».

«Ржевская мясорубка»

Но уже с 25 ноября начались тяжелейшие бои, за которыми в истории Великой Отечественной войны закрепилось название «Ржевская мясорубка». Немцы в то время занимали города Ржев и Белый, а также посёлок Вязьма. Ржевский выступ представлял собой постоянную угрозу Москве, и немецкое командование придавало ему большое значение.
Первому механизированному корпусу и всему участку Калининского фронта была поставлена следующая задача: обойти город Белый с северо-запада, овладеть посёлками Холм и Жарковский и соединиться с Западным фронтом, наступающим на Вязьму. При успехе операции Ржев и Белый были бы окружены. Дальнейший удар начался бы на Ярцево и Смоленск. Наступление, как было задумано, отвлекло бы силы немцев от Сталинграда.
Исанин вспоминал:
«25 ноября 42-го года начался бой. Целую ночь двигалась наша механизированная бригада. Танковый полк вышел на передовую. Я вместе со всеми двинулся за машинами роты техобеспечения. Водитель первой машины был смертельно пьян. Вдруг на полном ходу эта машина свернула налево и пошла в тыл. Я тоже был изрядно пьян, но сообразил: мы едем не туда. В темноте остановил остальных и сказал, что впереди идущие машины, кажется, сбились с пути. Пробежал вдоль колонны и понял, что нам надо двигаться направо, а не налево. Я пристроился к колонне 3-й танковой роты (лёгких танков) и с ней проехал всю ночь. Справа и слева гремели орудия, летели трассирующие пули. Водка и усталость сделали своё дело.
Под утро мы остановились на кратковременный отдых. И услышали кряканье мин. Немцы простреливали лес, в котором мы расположились. Штаб полка оказался впереди, и на него обрушился миномётный огонь противника. Штабная машина остановилась под деревьями. Вражеский огонь был очень плотным и вывел из строя сразу всю разведгруппу: мина ударила по окопу, в котором укрывались разведчики. Хорошо помню, как начальник штаба полка призывал автоматчиков занять оборону.

Утром танки с десантом выдвинулись вперёд. Но вышли не на деревню Цицино, куда направлялись, а на деревню Огибалово. Заблудившись в темноте, они подошли к Огибалову и открыли огонь. Загорелось несколько изб. Там у немцев был противотанковый ров. Наткнувшись на ров, наши танки начали по нему стрелять. В это время заработали немецкие противотанковые миномёты, и танки вспыхнули, как свечи.
Весь день прошёл в ожесточённом бою. Наши танки и пехота предприняли несколько атак, но каждый раз получали отпор. У немцев были противотанковые орудия, бившие так называемыми термитными снарядами, которые насквозь прожигали броню. На передовую непрерывно шла пехота в белых маскхалатах, которые целыми машинами были свалены на дороге.
Танки за деревнями Дубровка, Цицино, Клемятино были остановлены противником в первую же ночь, когда наш полк ещё только шёл в бой.

«Долина смерти»

Со взятием деревни Клемятино в наших руках оказался тракт, идущий влево на город Белый. Он проходил по большой долине, на одной стороне которой в деревнях Цицино, Дубровка и Огибалово были мы, а на другой — немцы.

Долина совершенно открытая, и наши войска противнику были видны, как на ладони. Простреляв дороги, немцы били миномётным огнём по пехоте и танкам. Бой уже охватил всю долину. Ухали пушки, трещали пулемёты, крякали мины. По скоплению наших войск в деревне Клемятино и на подступах к ней наносила удары с воздуха немецкая авиация. Непрерывно гудели немецкие самолёты и советские истребители. Развёртывались воздушные бои, но превосходство было на стороне противника.
День закончился тем, что названные деревни взяты так и не были.

Наши танки и пехота находились в долине, сразу получившей название „долины смерти”.
К вечеру в расположении тыла появились экипажи сгоревших и подбитых танков. Чумазые, в масле и копоти, они приходили ко мне. Им давали граммов по 200 водки, консервы, горячую пищу. Все в один голос ругали деревню Огибалово и пехоту, которая должна идти за танками, но её не было. Танкистов на отдых укладывали в землянки, ранее вырытые немцами. Эти землянки были похожи, по сути дела, на „звериные норы”. Вырытую в земле траншею покрывали брёвнами и землёй. Вход закрывали плащ- палатками.
Печки устраивали прямо в земляной стене, с дырой наружу. Идёшь ночью в кромешной темноте и вдруг попадаешь ногой в такой дымоход или видишь, как поднимается пламя и прямо из земли летят искры.

Так как эти „норы” были заняты, „выкуривать” жильцов на мороз приходилось с помощью оружия, а то и танков.
В первый же день погибли командир танковой роты и его политрук. Был здоровый, крепкий парень. Перед боем подошёл ко мне немного выпивший и сказал: „Друг Исанин, дай мне пол-литра на экипаж. Очень холодно в танке. Вернусь живым или нет, неизвестно”.

Разве мог я отказать ему в просьбе? Мы обнялись, поцеловались. Он крикнул: „Моторы!”. Танк рванулся и исчез в темноте. Погиб парень, по рассказам, следующим образом. Подойдя с танковым десантом к деревне Огибалово и не сориентировавшись по карте, он поднял люк, и в этот момент его сразил немецкий автоматчик. Сразу загремели орудия. Танки открыли огонь, и немцы ударили из миномётов. Большинство десантников соскочили с танков. Танки двинулись в темноте и, не видя десантников, многих задавили. Некоторые из них погибли от миномётного, пулемётного огня или были срезаны автоматной очередью.
Труп комроты экипаж вывез в деревню Клемятино. Там командира и похоронили. Таким образом, первые сутки боя не принесли нам ожидаемых результатов — слишком крепкой была оборона противника.

На следующее утро снова начался бой за эти же деревни. На правом фланге нашего соединения была лучшая танковая бригада, 219-я. Она продвигалась вперёд. Вновь
ударили вражеские миномёты. Мы потеряли много пехоты и танков, но успеха так и не достигли.
По дороге из Клемятина в медсанбат непрерывно шли раненые. Пошли слухи, что подполковника Чертова отстранили от командования. После полученного приказа он якобы сам лично повёл батальоны в атаку.
Ночь провели в крайне удручённом состоянии. Рядом стоящий штаб ничего не знал об обстановке. Ночью начальник штаба поехал на КП командира полка. Вернувшись под утро, сказал, что взять Огибалово и Дубровку не смогли. Комполка очень подавлен. На вопрос, как поступить с подбитыми танками, ответил: „Делайте, как лучше. Мне сейчас не до них”.
Всю ночь приходили танкисты. Я отпаивал их водкой и кормил. День и ночь проводил, сидя с шофёром в кабине, положив голову на магазин автомата и укрывшись плащ-палаткой».
Под утро снова атака.
В бою погиб командир полка. По рассказам танкистов, участвовавших в бою, дело было так. Утром он приказал заводить моторы, сказал, что его машина тоже будет в бою. Вместо заряжающего взял с собой помощника начальника штаба. Танки рванулись к деревне, сзади шла машина комполка. Нарвавшись на противотанковый огонь и потеряв два танка, остальные повернули назад. В это время мимо них в туче снега пролетел командирский танк. Отступившие танки снова развернулись и последовали за командиром, но его машину уже почему-то не увидели. Впоследствии оказалось, что танк комполка, немного не дойдя до деревни, был подбит. Весь экипаж, видимо, погиб сразу.

На следующую ночь трупы членов экипажа и командира полка были вынесены автоматчиками с поля боя и захоронены.
Бой гремел весь день. К вечеру осталось всего 5 танков, серьёзно поредела пехота. В командование полком вступил замполит майор Гордиенко.
При помощи подошедшей стрелковой Сталинской дивизии была взята деревня Цицино, и наши части пошли с боем на деревни Спас, Сорокино, Воробьи.
Корпус и бригада продвигались дальше, а танковый полк был оставлен в лесу около деревни Сорокино для обороны левого фланга, ибо ширина прорыва немецкой обороны составляла всего 6–7 километров и простреливалась насквозь немецким миномётным огнём.

(продолжение следует)

Екатерина Икконен, Алла Булгакова , Валентина Тимофеева