Командир  батальона Гогоришвили

Михаил Егорович вспоминал:

23 августа 43-го года меня вызвал начальник тыла майор Шанин и приказал:

„Через 10 минут выезжайте во 2-ой батальон на должность начальника тыла — помпохоза. Предыдущий начтыла ранен”. Тыл батальона стоял на другом конце деревни. Приехал туда. Всем руководил старшина Никитин. Я представился.

Отныне началась моя деятельность во 2-м мотострелковом батальоне.

Именно в этом батальоне я закончил войну, там же длительное время работал после войны, ведя эти записи.

Командиром батальона в то время был капитан Гогоришвили, с которым мы воевали по июль 1944 года, когда он умер от тяжёлого ранения. Светлую память о капитане Гогоришвили  я сохраню на всю свою жизнь. Грузин по национальности, он родился в Тбилиси в 1920 году. Окончив 10-летку, сразу попал на фронт, был ранен. Командовал взводом, ротой, был зам. командира батальона. Когда убили командира батальона, принял командование на себя. Красавец, обладавший хоть и вспыльчивым, но дружелюбным нравом, он пользовался большой любовью солдат и офицеров.

Итак, прибыв в тыл и познакомившись только с Никитиным, я сразу поехал на передовую. По дороге часа 2 стояли в небольшой деревне, так как противник вёл сильный огонь по ней из города Люботин. Наконец проскочили и к вечеру отыскали батальон в одном из ближних совхозов. Комбата я нашёл стоящим у какого-то здания.

Противник бил по совхозу из миномётов и пулемётов. Все на КП сидели в щелях. Гогоришвили о чём-то весело разговаривал с солдатами. Я подошёл к нему, отрапортовал. Он очень обрадовался, так как знал меня раньше по танковому полку, где он в течение 5 дней был начальником разведки. Сказал, что службе снабжения лучше пока оставаться в Полевом. О передислокации обещал сообщить.

 Многие из красноармейцев погибли

В этот момент пришёл приказ двигаться вперёд, и мы распрощались. Противник пытался взять обратно деревню Прелестное.

Наш батальон перебросили туда. КП расположился в церковных подвалах. Я туда поехал вечером. Жителей в деревне не было. Изредка попадались наши солдаты. В деревню со свистом летели немецкие снаряды. Подъехал к церкви, услышал, как солдаты громко запели: „Ревела буря, дождь шумел”. Нашёл комбата среди поющих. Опасности не было, стены церкви очень толстые, снаряд их не пробьёт, если, конечно, не залетит в окно.

Вернулся к себе.

Ночью противник начал слева обстреливать артиллерийским огнём эту местность. Выстрелов мы не слышали, только через равные промежутки времени раздавался свист снарядов, которые разрывались сзади.

Вдруг на дороге после разрыва снаряда послышались крики, а через несколько минут мы увидели, как кто-то в белом бежит в нашу сторону. Подбежал ко мне, позвал санитара и, дико крича, упал на землю. Мы осветили его, рассмотрели. Это был молодой красноармеец, весь бок и спина в крови. Разорвали рубаху, перевязали. Санитар сказал, что ему только ободрало спину и бок, ран нет. Я пообещал раненому, что как только прекратится обстрел, отправим его в медсанвзвод. Нет, кричит, как будто его ножом режут. Попытался успокоить — ничему не верит. Тут я не выдержал, взорвался: „Перестанешь ты или нет? Сейчас пристрелю!” И — удивительное дело — он сразу же перестал вопить, только лежал и стонал. Через полчаса я отправил его на машине.

Бой передвинулся вперёд, за птицеферму. Наши птицеферму взяли. Немцы со всех сторон бросили в атаку танки. Наших танков и пушек не было. Многие из красноармейцев бросились назад и погибли. Погиб и замполит капитан Михайлов. Один лейтенант был разорван снарядом на несколько частей. Многие были убиты пулемётным огнём. Гогоришвили забежал в дом и выскочил из окна с другой стороны. Танк ударил по дому. Гогоришвили — в сарай, танк ударил по сараю. Гогоришвили бросился в кукурузу.

Танк подошёл поближе, открылся люк, вылез танкист и закричал: „Рус офицер комм!”

Гогоришвили молчал, хотя был всего в 10-и шагах. Танкист вдруг пошёл прямо на него. Тут как раз заработал мотор. Гогоришвили в эту минуту убил немца выстрелом из пистолета. И бежать. Добежал до оврага, там были наши.

Утром поехали на передовую, перебросив тыл в деревню Мищенково. Завтракали на КП, а рядом лежал труп замполита. Я приказал положить его на машину, а останки лейтенанта сложили в плащпалатку. Так и похоронили в деревне Мищенково.

Противник упорно оборонял Люботин. Пустил авиацию. Мы установили во дворе ручные пулемёты и били по самолётам, правда, от попадания было мало толку.

Сожжённая  деревня

Дни со 2 по 11 сентября 43-го года нам отвели на отдых. Жили в лесу в шалашах. Приводя себя в порядок, организовали баню.

После отдыха — снова в бой на другом участке у деревни Перекоп. Целую ночь тащились по страшной грязи. Тыл я разместил в одном из домов. Прилетевшая мина вывела из строя машину, ранила шофёра.

Было очень жарко. Деревня вспыхнула в нескольких местах, но, к счастью, из людей никто не пострадал».

В соседнюю деревню перебросили новый батальон. Утром бойцы отправились на место дислокации, но деревня оказалась сожжённой дотла.

По рассказам женщин, которым удалось спастись, немцы перед уходом подожгли село. По улицам бегали факельщики и поджигали дома, совершенно не заботясь о том, что в подполе сидят женщины с детьми. Многие сгорели заживо. Попавшихся на глаза сельчан немцы забирали в свой тыл. Убегающих расстреливали.

По рассказу старушки, которая всё время плакала, к их дому подошли два немца и на ломаном русском приказали выходить из хаты. Её сноха с двумя детьми 3-х и 5-и лет запротестовала. Тогда их выбросили на улицу. Хату подожгли. Сноха стала кричать, ругать немцев. Её начали бить, а она всё кричала. Потом вскочила и бросилась на немцев с кулаками. Один из них в упор дал по ней очередь из автомата. Женщина упала. Дети бросились к убитой матери. Немцы схватили их и бросили в пылающую хату.

Дальше старушка ничего не помнила. У солдат во время её рассказа по щекам текли слёзы. Красноармейцы похоронили обгорелый труп женщины.

Завернули его в плащ-палатку и опустили в яму. Речей не произносили. Опершись на винтовки и сжав в руках автоматы, стояли бойцы вокруг свежей могилы, потом без команды дали прощальный залп. Было очень тихо. Закопали, молча сняли пилотки и так же молча разошлись. Многие молодые солдаты плакали, рыдала на могиле старушка. Один из бойцов процедил сквозь зубы: «Ну, фрицы, держитесь!».

По всей деревне слышался женский плач. Хоронили убитых. Люди плакали у своих сгоревших хат. Ходили, как во сне, подбирая ненужные головешки, какие-то дощечки.

Из записей ветерана:

К вечеру наши войска пошли в наступление. Та самая старушка сидела у своей дотлевавшей хаты. И столько скорби было в её фигуре! Мне казалось, что это плачет вся наша Россия и в тлеющих углях ищет отражение своих сгоревших детей.

Мне хотелось крикнуть:

„Эй ты, русский солдат, муж этой убитой женщины, отец двух сожжённых малышей, когда получишь весть от матери и узнаешь, что сделали проклятые фрицы, не плачь, а неси им возмездие и смерть! Не должно быть в твоей душе жалости к этим нелюдям! Ненависть должна испепелить в твоей душе это прекрасное человеческое чувство”.

Это случилось 14 сентября 1943 года в деревне, соседней с деревней Перекоп.

Немцы один за другим оставляли населённые пункты

Мы двигались так быстро, как только было можно, стремились догнать немцев. Но в деревне Мануиловка закончилось горючее. Батальон пошёл вперед. Я собрал все машины и

поставил в саду.

Заняли уцелевший дом. Пошёл дождь. Вдруг пришла женщина, вся мокрая, с ребёнком на руках. Это была хозяйка дома. Стали расспрашивать, что случилось. И вот что мы услышали. Ночью, уходя из деревни, немцы подожгли Мануиловку, а всех жителей погнали с собой. Попытка к бегству каралась расстрелом на месте. Женщина схватила на руки своего 2-летнего малыша и бросилась бежать. По ней стреляли, но она бросилась в реку и по грудь в воде забилась в прибрежные кусты. Подошли два немца, постояли на берегу над головой женщины и ушли.

Всю ночь простояла она в воде, держа на руках ребенка. Идти в деревню боялась. Под утро перешла на островок и легла там, зажимая рот малышу, чтобы не плакал. Когда он уснул, пошла в деревню и увидела наших. Сходила за ребёнком и вернулась домой. К её счастью, хата, стоявшая немного в стороне, не сгорела, и мы в ней разместились.

Мы посадили женщину к печке, дали мужское бельё, шаровары — то, что у нас было. Накормили и даже напоили водкой, чтобы не простудилась, и она, немного успокоившись, уснула на кровати.

На другой день наш батальон дошёл до совхоза Майское, взял деревни Поповку и Карловку. Я перебросил тыл в Поповку. Дальше — село Великий Бурлук. Немцы один за другим оставляли населённые пункты. Оставались трофеи: вездеход, лошадь, скот. Наше питание значительно улучшилось.

21 сентября я находился на КП с Гогоришвили и в течение 3 часов не мог уйти, так как КП подвергался интенсивному обстрелу из ствольных миномётов. Нас засыпало землей, всё вокруг гудело. Тоскливо сжималось сердце, когда к нам летели мина за миной.

КП разместился в большой яме, из которой до войны брали глину. К счастью, прямого попадания в КП не было. Кругом убило и ранило многих. Стали бить наша артиллерия и „катюши”.

Тяжёлые бои на Днепре

Утром мы серьёзно продвинулись, взяли город Санжары, потом — Кременчуг. Утром накормили солдат прямо на городской улице. Они сели в танки и направились дальше на юг, а у меня опять закончилось горючее. Пришлось остаться.

Догнал своих через сутки в деревне Порубай, где они остановились на однодневный отдых. 3 дня питались сухим пайком.

Через день я прибыл в село Перевальное, где советские войска форсировали Днепр, захватив плацдарм на правом берегу. Интересно отметить, что немцы в 1941 году форсировали Днепр в этом же месте. За Днепр пропускали только артиллерию и боеприпасы. Перевоз осуществлялся на пароме, а по разводному мосту двигались только ночью.

Через сутки, обманув начальника переправы, я перебрался на правый берег и утром отыскал батальон в ближней деревне. Шли тяжёлые бои, немцы упорно оборонялись, обстреливали передовую, деревню, переправу. Но каждую ночь к нам подходили подкрепления — артиллерия и танки, так что все попытки немцев сбросить нас в Днепр были безуспешными. Тогда немцы пустили в бой авиацию, стали бомбить переправу.

В один из дней мы с однополчанином оказались в большой деревне. Ехали по улице и вдруг заметили, что впереди разбегаются солдаты. Выглянули из кабины — идут немецкие самолёты. Круто повернули к дому, оставили машину, а сами бросились в щели.

Бомбовый удар. Мгновенно всё вокруг загорелось. Наша машина чудом уцелела, а самолёты повернули назад. Мигом сели в машину и помчались вперёд по полыхающей улице. Вылетели за деревню, разыскали КП полковника — командира бригады.

Я издали увидел, что полковник машет рукой — убирайтесь, мол. Отвёл машину к деревьям, а сам подбежал к нему. Поднял голову. На деревню шло 40 немецких самолётов. Деревня растянулась километра на 2 и вся, как на ладони. Увидели, как полетели бомбы. Оглушил страшный взрыв, огонь взметнулся до неба. Сразу вспыхнул гигантский пожар, и самолёты ушли.

Полковник показал, где расположился наш батальон — в соседней деревне Анастасьевка. Направились туда. Завели машину, поехали. Добрались быстро, выбрали себе домик, и не успел я прилечь на кровать, чтобы чуть-чуть отдохнуть, как услышал крик: „Воздух!” Вскочил, выглянул во двор — идут штук 12 немецких самолётов. Подумал, что бежать поздно. Нырнул под печь, точнее, в небольшое пространство между полом и печью. Услышал свист и разрывы бомб. Выскочил во двор и увидел — опять идут самолёты. В два прыжка достиг погреба и с разбега, не глядя, прыгнул туда. Опять свист и разрывы бомб. В погребе увидел своих людей. Все дружно захохотали: „Мы думали, что бомба угодила к нам прямо в погреб”. Выбрались наверх — хата горит.

Осмотрели машину — повреждён радиатор. Исправили и покатили обратно в старое расположение.

Заехали в деревню и не узнали её: целые улицы сравнены с землёй, только угольки тлеют. Подъехали к расположению — домик цел, а машин и людей нет. Нашли их в соседнем лесу. После первой бомбёжки начпрод увёл машины в лес.

Мы легко отделались  — машины и люди уцелели.

12 октября мы всех людей передали в другие батальоны, а сами отправились на левый берег Днепра в деревню Перевальное. Начался тоскливый период, когда мы ждали

пополнение. Так продолжалось до 4 ноября. Плацдарм на правом берегу Днепра расширялся. Немцев уже отогнали к станции Пятихатка. Но переправу они всё время бомбили, пока прибывшая из Москвы зенитная батарея в один прекрасный день не сбила сразу 9 фашистских самолётов. Мы все любовались, как с воем падали на землю и вспыхивали кострами немецкие стервятники.

Непрерывно прибывало пополнение

Очередную годовщину Октябрьской революции отмечали с выпивкой, закуской и гармошкой. От нашего безудержного веселья всё вокруг ходило ходуном.

9 ноября прибыло пополнение из Полтавской области. Почти все без обмундирования, кто в чём.

10 ноября батальон ушёл, а я опять остался с тылом из-за отсутствия горючего. Перебазировался в деревню Кобеляки.

Лишь 18 ноября поступило горючее, и я бросился догонять свою часть. По непролазной грязи, проклиная всё на свете, я на следующий день добрался до деревни Петрово. Остался в деревне, а батальон ушёл на передовую. Я остался потому, что непрерывно прибывало пополнение. Встречал их, кормил и отправлял к комбату на передовую. Бригада взяла деревню Черниговку.

24 ноября я выехал туда по страшной грязи с продуктами для всей бригады. Разместил тыл в хате без окон, без дверей. Кое-как устроили печку и расположились на полу на соломе. Окна и двери завесили брезентом. За деревней шёл бой с контратакующими немцами. Непрерывно била артиллерия, миномёты, иногда били „катюши”, трещали пистолеты, взлетали ракеты. Немцы обстреливали артиллерией и деревню в районе церкви.

Фронтовые картинки

Вспоминаю одну ночь, когда возвращаясь в свой тыл с передовой, я наблюдал некоторые фронтовые картинки.

На передовой моросил дождь. Солдаты сидели в щелях, накрывшись плащ-палатками. За обстановкой следили только выставленные наблюдатели. КП и Гогоришвили разместились в сарае, где было относительно сухо, но донимал сильный сквозняк.

Шёл я по деревне в полной темноте. Везде непролазная грязь.

Освещалась деревня только при взлёте ракет на переднем крае. Била наша артиллерия, миномёты. Между взрывами — кромешная тьма. На дороге чавканье грязи под сапогами. Шли солдаты, пряча цигарки в рукавах. Слышны голоса:

„Не отставай, не отставай! Ванька, ты где?”

„Да здесь я, чего тебе надо?”

Опять хлюпанье грязи и лошадиный храп. И снова голоса:

„Но-о-о, родная. Фу ты, так твою эдак! Да куда тебя прёт? Фёдор, помоги, лошадь встала!” Идёт автомашина:

„Чего ты светишь? Я вот тебе посвечу из автомата. Герой какой! Выключай свет, мать твою!”

Пошёл я дальше. В домике песни-пляски. Наткнулся на парочку. Он — офицер-фронтовик, она — тоже фронтовичка. Стояли у забора, обнявшись, целовались.

Летели снаряды и где-то рвались. Бригаду перебрасывали пешим порядком. Опять мы месили ногами раскисший чернозём. Бойцы проклинали всё на свете, всю свою жизнь. Перетаскивали тыл. Постоянно выволакивали машины из грязи. Перемазались все, как черти. На пути какая-то деревенька с поэтичным названием Красная Зорька.

Проехали её ночью. С трудом перебрались через овраг.

Несколько дней вынужденного отдыха

Остановились в деревне Михайловке. Опять сплошная грязь. Никакими силами не вытащить машины, завязшие в липком чернозёме прямо посреди улицы. Узнал, что наша часть почти рядом. Немного подремал, сидя за столом. Утром кое-как выкарабкались.

Несколько дней вынужденного отдыха, ибо не было боеприпасов, не было хлеба.

Все избы забиты людьми — яблоку негде упасть. Устроили баню, мылись такой горячей водой , что рука не выдерживала, а тело требовало — ещё горячей. Обувь у солдат разбилась. Появилась целая команда босоногих, хотя 5 сапожников работали не покладая рук. Боеприпасы таскали за 20 километров на себе, хлеб тоже. Мясо и овощи находили сами целой трофейной командой. Нашли в огороде хорошую капусту, которую не успели срубить до нас. Поехали за ней, а она заминирована. Подорвался на мине наш комхозотделения Костя Родионов, пришлось бросить эту заготовку — люди дороже капусты.

5 декабря ровно в 8 утра ударила „катюша”, и началась такая артподготовка, что окна дрожали, как в лихорадке.

Маленький мальчик лет 4-х — внук старушки-хозяйки — завертелся по комнате, а старушка схватилась за меня. Все кричали: „Ура!”

Началось наше наступление в районе посёлка Новая Прага. Батальон ушёл в 12 часов дня. Выехавший вслед Никитин не вернулся. Машин исправных не было. Я приказал разгрузить ремлетучку, поссорившись с помпотехом, и выехал под утро сам.

Заблудились. Утром приехали в хутор Головковский, в деревню Семёновку. Немцы Семёновку бомбили. Поехал в Лозоватку, по дороге встретил Никитина.

Узнав, что Новую Прагу наши взяли, я весь тыл потянул туда. Часть машин волокли на прицепе.

Пошёл снег, и подморозило. Никитин устроился неплохо. Море самогонки и радостная встреча с жителями. Я выпил и, не видя сутки комбата, поехал к вечеру в деревню Вершино-Каменку, куда пошёл батальон.

(Продолжение следует)

Екатерина Икконен, Алла Булгакова , Валентина Тимофеева